Ночью 6 февраля 2023 года скончался режиссер Геннадий Базаров.
Представляем вашему вниманию интервью, опубликованное в мае 2022 года:
Четырнадцатого мая Геннадию Садыровичу исполняется 80 лет. В преддверии юбилея Геннадий Базаров рассказал нам, о чем мечтает, почему считает себя «эрке бала», про что его новая повесть, почему ему дали русское имя и о многом другом.
- Геннадий Садырович, почему вас назвали таким именем?
- Это очень просто. У моего отца был русский друг. Оба были партийными работниками. Отец работал в Ат-Башы председателем райисполкома, а его друг — секретарем обкома в Нарыне. Они давно и хорошо дружили. Я родился в 1942 году во время войны. В это же время погиб сын папиного друга Геннадий. В память о нем отец и назвал меня.
- А мама кем у вас была?
- Мама — домохозяйка. Нас же 9 детей в семье, кому-то надо было нами заниматься. У нее было звание матери-героини.
- Какими вы запомнили своих родителей?
- Мои родители были очень демократичные. Во-первых, они никогда не ругали нас - детей, никогда нам жестко не диктовали свою волю. Когда мы подросли, они не указывали, кому куда поступать, кому кем быть. Каждый из нас выбирал путь по своему усмотрению. Папа с мамой остались у меня в памяти очень мягкими, добрыми, щедрыми и великодушными людьми.
- Неужели ни разу не наказывали?
- Да, знаете, повода не было. Мы ведь дети войны. У нас была внутренняя самодисциплина. Все наказания к чему сводились? В угол ставили или в кино не разрешали пойти. Единственное тогда, что было из развлечений — это кино посмотреть. Вот и все наказание.
- Вы какой по счету ребенок?
- Я был и второй, и третий. То есть, одна старшая была сестра. Но до нее была еще сестра, которая умерла в очень раннем возрасте. Остальные братья и сестры родились с разницей в 2 года. Двое-трое из них уже на том свете.
- Кем стали ваши сестры и братья?
- По-разному. Учителя, спортсмены… Но по линии искусства никто кроме меня не пошел. А я стал режиссером. Это было предопределено. С самого детства мне было понятно, что я буду работать в кино. И родители знали об этом.
- На пороге своего 80-летия Вы считаете, что реализовались полностью в своей профессии?
- Художник полностью никогда не реализуется. Художник никогда не считает, что самовыразился окончательно. Он всегда надеется еще что-то сделать, что-то нарисовать, что-то написать, что-то снять, что-то поставить. Я не исключение. Надеюсь, что, может быть, хватит еще у меня сил и появятся спонсоры, меценаты, которые дадут мне возможность снять фильм. Может, это будет последний мой фильм, может, это будет самый лучший фильм, может, самый дорогой фильм? Кто знает? Художник никогда не говорит: «Я полностью реализовался, я готовый классик».
- Не классик, конечно, но бывает же самоощущение такое, что «в принципе, я сделал главное в своей жизни».
- Нет, всегда остается что-то нереализованное.
- О чем вы сейчас хотели бы снять кино?
- О нравах. В основном мои фильмы социально направленные. Я всегда снимаю о нравственности, о проблемах морали. Убийство — это безнравственность, воровство — это безнравственность, коррупция — это безнравственность, война — это безнравственность, ненависть — это безнравственность. В одной из своих альтернативных авторских программ я как-то сказал, что 20-й век — это век переродившегося человечества, а 21-й век — это век деградации человечества. Я убежден, что сейчас человечество деградирует. И только нравственность, только духовность, только культура могут спасти человечество. Культура — это духовность. Культура — это цивилизация. Поэтому не надо отворачиваться от культуры, надо повернуться лицом к культуре и поддерживать ее.
- Есть какой-то сюжет конкретный, который вы хотели бы снять?
- Проектов много, но все упирается в экономические проблемы. Поворчу немного. В советское время было плановое хозяйство. Для кино выделялась постоянно энная сумма денег, чтобы кино все время было в движении — 2 фильма снимаются, 2 фильма уже готовятся к съемкам. И конвейер работал, не останавливаясь. С приходом нашей суверенности и независимости этот конвейер остановился из-за отсутствия денег. Не потому, что власти не хотят давать деньги, просто у них нет денег.
- Ну какие-то деньги есть ведь, что-то же дают… Хотя вокруг этих бюджетов всегда какая-то напряженка.
- Того, что дают очень мало, чтобы снять даже один фильм в год. Наши режиссеры с трудом, но все же снимают. Считается, что пока еще наше кино существует. Молодые режиссеры умудряются найти спонсоров. Я вот что скажу: у нас в Кыргызстане богатых людей много, но меценатов нет, к сожалению. Нет людей, которые бы отстегнули от своего богатства на культуру, науку, печать книг, духовность.
- Я замечаю, что наше «киношное общество» вообще не реагирует на какие-то вызовы времени. Что-то происходит важное для страны, для общества и почти нет этого в кино. По идее, чтобы осмыслить и пережить большие события, нужны какие-то произведения, какие-то дискуссии. Мне интересно, почему так происходит в нашем кино? Почему почти нет фильмов, кроме, пожалуй, «Курманджан Датки», которые помогали бы нации отрефлексировать свои травмы или поднять ее дух?
- Да нет. Снимают. Идеологические тоже снимают. Сейчас, например, все зациклились на Манасе. А меня интересует не фольклор о Манасе, а реальная жизнь. Меня интересует жизнь нищих, жизнь безработных, жизнь детей, которые оказались на обочине в 21 веке. Как они живут? Как они выживают? О чем они думают? О чем они мечтают? Мои фильмы об этом. Даже в советское время я я снимал об этом. К распаду Советского Союза была снята трилогия о нравственности - «Приют для несовершеннолетних», «Заговор» и «Аномалия».
«Приют для несовершеннолетних» — это про наркодиспансер, где лечат от алкоголизма и врача-нарколога, которого замечательно сыграл великий актер Советбек Жумадылов.
«Заговор» — про психически неуравновешенную женщину и мужчину, который только вышел из заключения по амнистии. Их свела судьба. Он пытается ей помочь.
«Аномалия» — о проститутках, уличных молодых женщинах и о женщинах, которые проходят нарколечение в диспансере. Вот этот социальный срез я вытащил в советское время. Сценарий утвердили в Москве, выделили средства. Я снимал с прекрасными актерами. Видимо, была потребность в социальной теме тогда. И у меня самого возникла эта потребность, потому что я видел, насколько с годами усугубилась разница между бедными и богатыми. Разница между нравственностью и отсутствием морали, разница между хорошим и плохим тоже резко обозначилась. Я хотел, чтобы люди, посмотрев вот эти фильмы, сказали: «Товарищи, куда мы катимся? В кого мы превращаемся? В каких манкуртов? Надо остановиться. Мы же люди».
- Вы считаете, что люди, посмотрев такое кино, задумаются о чем-то?
- Задумаются. Мне, например, многие звонят по моим фильмам. Обычные люди.
Хотя «Аномалию» вообще не показывали по телевизору. Когда «Аномалию» мы сняли, Союз развалился, а суверенный Кыргызстан «Аномалию» не стал показывать по телевизору, потому что там много обнаженной натуры. Фильм про проституток и женщин, которые зависимы от алкоголя. Но такого уж откровенного секса там не было.
Даже «Каракыз» был запрещен. Фильм не показывали во время Акаева, потому что фильм о нищих. В сознании начальников сохранилось еще то партийное суеверие, что у нас не бывает нищих, у нас нет секса, у нас не бывает отрицательных явлений. Это ошибка. Со временем начали понимать, что надо вытаскивать на свет эти отрицательные явления. Чтобы с ними бороться, надо их обнажать.
- Сейчас слишком много того, что называется чернуха.
- Чернуху совершенно не воспринимаю. Ее делают дилетанты. Сейчас развелось очень много дилетантов, не только в Кыргызстане, которые снимают чернуху и порнуху, извините.
- А в чем отличие дилетанта от профессионала?
- Профессионала видно по почерку. Профессионалы это умеют делать, профессионалы работают с хорошими артистами, у профессионалов всегда есть цель и идея.
А в дилетантском фильме одна цель — если порнуха, значит порнуха - показывай задницу. Чернуха, значит чернуха - показывай, как блюет и пр. Сразу видно. Никакого уважения к зрителю. Кстати, вот я сейчас, только что, рассказал корреспондентке о недавнем случае. Какая-то женщина в положении шла по улице ночью, ей стало плохо, начались роды. И все люди проходили мимо, не обращали на нее внимания. Ей помог бомж, он довел ее до больницы, дождался, узнал, что она нормально родила, и ушел.
Что я хочу этим сказать? У людей, которые оказались на обочине жизни, на дне нашего общества - у этих людей есть свое достоинство. К ним тоже надо относиться с уважением. В своих фильмах я о них плохо не говорю, я их не показываю плохими. Потому что у них есть своя гордость, своя мечта, своя надежда. Это тоже люди. Они живут рядом с нами. Надо помогать друг другу. Я в своих фильмах призываю не отделяться от них, а помогать, быть великодушными.
- Геннадий Садырович, а есть какая-то история, которая мучает вас и которую хотелось бы воплотить? Можете рассказать?
- Меня все время мучает один вопрос. У нас есть интеллигентные люди, наверняка, и вы таких знаете. Они не так, чтобы хорошо живут. Вернее, очень скромно живут, так же одеваются. Они негромко себя ведут, не пиарятся. Но это люди начитанные, грамотные, с ними очень интересно разговаривать и размышлять. У них широкий кругозор, глубочайшее понимание жизни. Это очень эрудированные люди. Эмоционально зрелые. Если они страдают — то страдают молча. Если радуются — то смеются полно, от всей души. Есть такие. Это и мои ровесники, и ровесники моих детей. Интеллигенты.
Но они почему-то не востребованы у нас, их нет в коридорах власти. Они никогда не рвались в первые ряды, в президиум, никогда не рвали на себе шапку перед начальником, не кланялись в пояс, не заглядывали в глаза. Потому что у них есть достоинство и гордость. Их немало, но их никто не знает, толпа не знает. Толпа знает депутата или какого-нибудь политикана, который бьет себя в грудь и обещает золотые горы, чтобы занять кресло. Вот если таких людей привлекать в коридоры власти. Тогда, мне кажется, прекратятся все эти наши тупики. Это люди, которые никогда не будут брать и давать взятки. Никогда даже не подумают украсть у государства сом. Это им дико. Они не могут кого-то обмануть, оскорбить, унизить. Вот таких людей надо привлекать.
- Они там не выживут, это же очевидно.
- Если им помогать и подражать им, то выживут. И будут показывать хороший пример. Я в детстве видел Раззакова. Вы знаете, это был очень скромный человек. И очень культурный. Он не пропускал ни одной премьеры в театре. Родители мне говорили, что он вместе с супругой постоянно ходил в театр. Они жили возле железнодорожного вокзала, потом их дом стал домом-музеем.
Вот, пожалуйста, еще имена - Кулатов, Дикамбаев, сын Дикамбаева Асан. Он был моим другом. Мы недавно с одним знакомым на улице встретились и долго разговаривали. И пришли к мнению, что раньше дети власть имущих никогда не становились депутатами, министрами, начальниками. Их дети закончили или ведут ту же жизнь, что и миллионы обычных людей. Простые пенсионеры. И никто из тех великих не пытался толкнуть сына или дочь послом, заместителем министра, управляющим. Не было такого. Когда мы были маленькими, родители нам говорили: «Будьте как Раззаков, будьте как Кулатов, Дикамбаев, Мамбетов! Тогда станете хорошими людьми.». Они их приводили в пример. Сегодня я затрудняюсь сказать своим внукам, на кого им равняться.
- Да уж. Здесь не поспоришь.
- Не хочу принижать кого-то из власть имущих или депутатов. Но я, действительно, затрудняюсь сегодня сказать внуку или внучке: равняйтесь на того-то. На сегодня у нас нет такой личности. Мне хочется верить, что появится такой человек. Что для этого нужно? Просто иметь волю, не обманывать, не воровать, не обогащаться. Отпихнуть от себя самомнение и амбиции. Самомнение губит личность человека, особенно художников и политиков. Когда человек мнит себя самым умным, красивым, талантливым — это крест.
- Геннадий Садырович, а вы когда-нибудь стояли перед нравственным выбором?
- Нет. Я и мое поколение родились и выросли на нравственных критериях советского периода. И во мне это осталось. Я стараюсь передать детям, а мои дети свои детям, что такое хорошо, а что такое плохо.
- Но те советские правила также позволяли писать доносы на своих друзей, на своих соседей. Там много темного было.
- Не без этого. Как говорят, в семье не без урода. Конечно, были какие-то отрицательные явления. И на моего отца донесли, и он в молодости некоторое время просидел в тюрьме, когда был секретарем комсомольской организации.
- А кто донес?
- Не знаю, кто-то написал, что он сын кулака. Хотя никаких кулаков в нашем роду и в помине не было, все - бедняки, дехкане, чабаны. Да, такое тоже было. От этого никуда не денешься. Это у любого народа, в любой стране. Но, с другой стороны, мы же победили в войне. Это была одна из величайших войн. А какая эта была страна! Это была уникальная держава, которую просто разрушили. И я согласен с Путиным, который гневается, что развалили такую страну.
С ностальгией вспоминаю те времена, когда я мог в Чечню поехать и быть там своим, никто на меня косо не смотрел. В Прибалтику едешь, в Ригу, в Вильнюс – везде свой. Я был гражданином Советского Союза, это было прекрасное время.
- Мир стал другим. Этого уже не вернешь. А я вот никогда не любила Советский Союз, мне многое не нравилось.
- Это дело хозяйское. У каждого свой опыт. Когда-то Москва была городом моей юности. Я любил Москву, а сейчас не люблю, Москва уже совсем не та.
- Вы летаете в другие страны?
- Нет, сейчас я не летаю, после операции на сердце мне запретили.
- Вам шунтирование сделали?
- У меня был обширный инфаркт. После этого я бросил курить и пить кофе. Я многое перенес: и инсульты, и инфаркты. Все было.
- После таких серьезных проблем со здоровьем как-то менялось ваше мироощущение, когда выздоравливали?
- Мне просто становилось очень хорошо. Выйдешь из больницы после операции, на улице солнце, голубое небо… Вот как сейчас — небо, ветерок, свежая зелень, да, она пожухнет скоро. Но это и есть жизнь, это и есть пульс и ритм жизни. Я люблю город. Не понимаю тех, кто живет где-то в особняках, далеко от центра, от улицы, передвигаются только на машине. Я бы не смог так жить. Я должен из дома сразу выйти на улицу. Как в стихах Наровчатого:
Аминь, рассыпьтесь, горести и грусть!
Гляжу на женщин, кланяюсь знакомым,
От ветра щурюсь, в облака смотрюсь
И верю непридуманным законам.
Я не могу без улицы, люблю гулять, смотреть на людей, на детей. Мне это приятно. Так я чувствую, что жизнь продолжается. Мне хочется, чтобы эти карапузы были счастливее, чем мы. Чтобы у них было лучше, чем сейчас, чтобы их начальники были чище, чем сейчас.
- Чем еще вы наслаждаетесь в жизни?
- Еще наслаждаюсь, когда дети и внуки ко мне приезжают. Они каждое лето здесь.
- У вас сколько внуков?
- Трое: две внучки, и самый младший внук. Они приезжают на Иссык-Куль, отдыхают. Каждый день звонят: скоро приедем, будем есть бешбармак. Им нравится все национальное - лагман, бешбармак, манты. Мне так нравится наблюдать за ними, как они дома все переворачивают. Им у нас разрешается все, потому что они дети.
Еще я люблю смотреть хорошие фильмы моих коллег, от этого я получаю удовольствие.
- За последнее время какой фильм вам больше всего понравился?
- «Сутак» мне понравился, это фильм сына Актана Арым Кубата (Ред.: Мирлан Абдыкалыков – сын Актана Арыма Кубата). Вот «Шамбала» еще понравилась. У Болота был классический «Белый пароход». Но попытка Артыка Суюндукова очень достойная.
Я посмотрел по телевизору давно снятый фильм, почему-то его не показывали, «Мунабия» по повести Казата Акматова. Мне понравилось. Там играет певица, она сейчас директор музыкальной школы Шубина (Ред.: Суранчиева Гульзинат). Очень интересно она исполнила. Это ее дебют в кино. Мне приятно, когда хорошие фильмы появляются.
Смотрел «Саякбая». Задумка Эрнеста Абдыжапарова интересная. Они пытались снять иносказательный, символичный, метафоричный фильм. Но мне кажется, чуть не хватило вкуса и воображения, чтобы довести дело до конца. Это очень трудное дело - снять глубокий фильм, построенный на метафорах.
- Почему-то вспомнила ваш боевик «Засада». Я любила его смотреть в юности.
- Он давно снят, после «Материнского поля». Его недавно показывали. В течение апреля показывают мои фильмы, в неделю по два фильма. Сегодня покажут «Каныбек», в четверг «Каракыз». А до этого показывали «Аномалию», «Заговор», «Улицу». До мая будут показывать по телевизору все мои фильмы.
- Геннадий Садырович, 80 лет — это большой рубеж. Что главное для себя вы вынесли к этому возрасту?
- Я по-настоящему повзрослел к 80 годам. Раньше я допускал ляпы в разговорах, какие-то казусы. А сейчас, прежде чем сказать, я подумаю, стоит ли говорить вообще? Прежде чем совершить поступок, я думаю, стоит ли совершать? Раньше я не думал и попадал в какие-то нелепые некрасивые ситуации.
- То есть, вы были резким человеком?
- Нет, скорее, торопливый, шашма. А сейчас стал более степенный. И слава Богу! Я понял, что самый главный враг человека — сам человек. Не тот, кто рядом стоит, не сосед или коллега. А сам человек. Надо перебороть гордыню, свои отрицательные черты. Набраться духа. Из отрицательных черт больше всего мне не нравилась вот эта моя торопливость. Жена всегда говорит: «Не торопись. Покупая продукты или лекарства, посмотри на дату выпуска». Я не смотрел и часто покупал просроченные лекарства.
Или я снимал и мне казалось это очень хорошо. Через два дня осмысливал и понимал, что надо было совсем по-другому снять. И переснимал, то есть, тратил слишком много времени. В этом отношении Болот Шамшиев был очень основательным. Пока последний гвоздь не будет забит в декорации, пока каждый штрих не будет нанесен гримерами, пока весь свет не будет выставлен, он никогда не начинал съемку. А мен шашып, баарын шаштырып (А я торопился и всех торопил), быстро снимал, вот этим и нравился начальству. Они говорили: «Гена бат тартат. Акча аз болсо деле, тарта берет» (Гена быстро снимает. Даже если денег мало, будет снимать). Я на это покупался. Оказывается, нельзя покупаться. Надо снимать медленно, основательно подготовившись. Должно быть все, как должно быть.
- А какие самые трудные моменты были в жизни?
- Трудные? Мне было очень сложно, когда Чынгыз Торекулович предложил мне снять «Материнское поле».
- Почему вам это было сложно? Это же наоборот, такой шанс для молодого режиссера.
- Для меня это было настоящим испытанием. Я только из института, мне 23-24 года. И тут такое предложение. Я сказал: «Чыке, я же большие фильмы не снимал еще». Тем более, «Материнское поле» тогда ставили во всех театрах страны. Это произведение знал каждый человек нашей страны. Взвалить на себя такую ответственность было очень сложно. А вдруг я сниму не то и на меня будет косо смотреть весь Союз? Но Чынгыз Торокулович сказал: «Нет, мы тебе верим. Я смотрел твои курсовые учебные работы, читал твои рассказы. Мы рядом, помогать будем».
Мне было трудно, но и при этом я испытывал эйфорию. Вчерашний студент стал режиссером, меня слушаются, меня возят на машине и прочее. Но как только прошли кинопробы, закончилась подготовка, и начались съемки, моя эйфория быстро прошла. В первый съемочный день я пришел на площадку. На меня устремлены 60 пар глаз. Стоят камеры, все ждут моего слова, моего первого шага. Я растерялся, забыл все подготовленные слова, и это заметила Бакен Кыдыкеева. Она отвела меня в сторону и сказала: «Сынок, ты - режиссер. Ты не смотри на нас, что мы народные, известные и так далее. Ты режиссер - ты и диктуй. А мы тебя будем слушаться. Не теряйся!». Она развязала мне руки, и я этого никогда не забуду. Я очень признателен за это Бакен-эже. И вот тогда я впервые сказал: «Мотор!». Трудно мне было и тогда, когда я в первый раз показывал материал Чынгызу Торекуловичу. Хотя он никогда не приезжал на площадку, никогда не поучал. Никто из режиссеров, снимавших по его произведениям, не жаловался, что Айтматов навязывает свое мнение. Он был очень корректный, никому не навязывал свое видение, был очень интеллигентный, очень воспитанный человек. Но все же, когда мне нужно было уже смонтированный черновой материал ему показать, для меня это стало вторым испытанием.
- И как он воспринял?
- Черт его знает. Он один в зале, рядом я и звукооператор. После просмотра мы обнялись, он сказал: «Молодец, Гена!». Кое-какие пожелания добавил. И все.
- То есть, ваши самые трудные переживания связаны с профессией, а вот жизненные испытания вас миновали?
- Вы знаете, я был эрке бала (избалованный ребенок). Эрке бала я был в семье, в садике, в школе. Баловала меня судьба и в кино, и в институте. В когорте кыргызского чуда я тоже был самым младшим, и там меня баловали. И мне в жизни как-то просто везло, как-то все легко давалось.
Может быть, меня отец научил. Он говорил: «Гена, ты всегда надейся на худшее». После школы, перед поступлением в вуз он мне сказал: «Гена, ты вступаешь на путь самостоятельной жизни. Всегда надейся на худшее. Вот, предположим, ты назначишь свидание с девушкой. Идешь на свидание и надейся, что девушка не придет. И ты легко как-то это переживешь, если она, действительно, не придет. Или ты поедешь поступать, будь готов, что не поступишь. Ничего страшного, переживешь, в следующем году поедешь и поступишь. Никогда не считай, что все получится. Никогда. Тогда ты будешь готов к любому повороту жизни и пройдешь через все трудности». И вы знаете, это до сих пор работает. Бывало, вызывают меня к начальству, иду, думаю, сейчас, наверное, взбучку дадут, «ты стиляга, ты выпиваешь» (тогда меня часто журили за внешний вид и образ жизни). И ничего. Наоборот, хвалят.
- А вы хорошо выпивали?
- Алкоголиком не был, но в компаниях часто сидели, и потом, мы же были первые стиляги города. Мы первыми стали носить джинсы, делать стиляжьи прически - усы, борода, косички. Вот из-за этого наши «чондор» нет-нет и журили: «Веди себя, как приличный человек. Не пройдешь в партию». Я и так не пошел, но не потому, что мне партия не нравилась, а потому что тогда пришлось бы усы, бороду сбрить, волосы покороче сделать, куртку и джинсы снять, в костюме ходить. Только из-за этого. (смеется)
- Как вы познакомились с женой?
- Очень просто, на работе. Она тоже окончила ВГИК.
- Вы вместе учились?
- Нет, она позже окончила факультет, который готовит организаторов кинопроизводства, в титрах это обычно директор картины. Когда я снимал фильм «Зеница ока», она у нас ассистентом была. Молодая, красивая. Тогда я был разведен уже. С первой женой мы к тому времени разошлись мирно и спокойно. Я был свободен и обратил внимание на девушку. Мы понравились друг другу.
- Чем она ваше внимание привлекла?
- Она хороший, простой человек, очень душевный. Мы уже почти 40 с лишним лет вместе.
Друг друга с полуслова понимаем. Когда мы познакомились, мне было за тридцать. Она на 11 лет младше меня. Сейчас ей 69, а мне 80.
- У вас счастливая жизнь. Жить осознанно, понимая свое отношение к искусству, понимая свои чувства, радоваться всему, быть везде люмбичиком. Классно! Вы, наверное, не помните при каких обстоятельствах мы познакомились. А я вас помню очень хорошо. Когда-то суперпопулярную в то время газету «Лимон» пытались закрыть. И вы приходили каждый день на заседания суда незнакомых вам людей из газеты.
- Я приходил на заседания суда???... М-м… Не помню. Мне просто интересно, наверное, было.
- Нет. Вы приходили не из праздного любопытства. Вы поддерживали газету. Получилось так, что лично меня, потому что заявление было подано на редактора, а тогда я была редактором газеты. Меня тогда поразило, что известный человек, с которым мы вообще не знакомы, пришел нас поддержать безо всяких личных интересов. И я никого не могу из людей культуры назвать, кто вот так приходит и поддерживает ради принципов. И тогда это было чем-то необычным, а в наше время, тем более. Сейчас все живут фрагментировано, мало кто реагирует на события из соображений совести. Может это и хорошо, не знаю. Но с тех пор, вы стали для меня человеком, которого я безмерно уважаю.
- Ну, сейчас уже привыкли, наверное, ко всем этим событиям. Да мы уже и постарели, может быть. А молодых это не интересует, мне кажется. Нашему поколению это было интересно, но из нашего поколения никого почти не осталось. Вот недавно Омора Султанова, прекрасного поэта, похоронили, Марата Алышпаева похоронили. Замечательный артист, мой актер, у меня в последние годы он постоянно снимался. Не осталось из нашего поколения никого. Остальные, кто старше меня или мои ровесники, дома сидят. Я тоже из дома много не выхожу. Если выхожу, то устаю сильно.
- Пользуясь случаем, говорю вам сейчас, через двадцать два года, спасибо! Тогда не довелось сказать.
- Не стоит. Я даже не помню этого.
- Очень даже стоит. Что ж, перейдем к другой теме. Вы рисуете до сих пор?
- Нет, давно не рисую. Немножко пишу. У меня есть несколько опубликованных повестей, рассказов. Когда-то я писал. И вот сейчас новую повесть начал. Что-то давно не печатался.
- А о чем повесть?
- Это такая странная история. Один интеллигентный человек лет 40-45 приходит домой, открывает дверь, а там сидит аксакал, его бывший сосед, которого они похоронили два года назад. Живой сидит. Он садится напротив, аксакал извиняется, говорит: «Сынок, ты не удивляйся, мне там разрешили на пару часов вернуться на Землю и у меня есть просьба к тебе». И говорит ему свою просьбу. Вот такая вот завязка. Повесть о том, как герой выполняет его просьбу.
- Интересная завязка.
- Ну, воображение художника — это огранка действительности. Посмотрим, что получится.
- Как планируете отметить свое восьмидесятилетие?
- Съездим на родину, в Кочкор, на один день и обратно. Говорили, что в Турцию, в Казахстан , в Ош надо ехать. Я отказался. Нет сил. И вообще я не хотел этих празднований. В конце концов это просто день рождения, я хочу провести этот день с внуками, детьми, сесть за один стол, чтобы они меня поздравили. И все. Я не хотел привлечения общественности, больших мероприятий, но люди решили все же отметить. Спасибо им за это. Значит уважают, значит заслужил. Пусть они будут здоровы.
- Дети приедут?
- Да, дети приедут.
- Где живут ваши дети, кто они по профессии?
- Дочери живут в Германии, а сын в Словакии. Он художник, в музее работает. Одна дочка - социолог, другая компьютерами занимается.
- Вам не сложно, что они далеко живут?
- Нет. Мы постоянно общаемся по телефону.
- Помогают вам как-то?
- Зачем мне помогать? Нам с женой хватает, нам много не надо. Кудай деп жашаш керек. Мои дети сами скромно живут. В интернете я прочитал, что у Жириновского 200 квартир, 200 машин было. Ну, это интернет. Врет, наверное. Но если не врет, то зачем человеку 200 квартир и 200 машин? Не понимаю. Сейчас развенчивают Назарбаевых. Вот это алчность! Зачем? Вечно жить что ли будешь? Второй жизни не будет. Кудай деп жашагыла, говорят кыргызы.
- Расскажите о вашем лучшем воспоминании.
- Мои самые лучшие воспоминания – это мои дети, когда они были маленькими. Я любил их возить с собой на съемки, они со мной везде были. Где бы ни снимал - в Москве, Риге, Ленинграде, Киеве, Алматы… - всегда со мной на съемочной площадке, знали наших знаменитых актеров, знали Чынгыза Торекуловича, общались с ними.
Они выросли, но у них в памяти отложился этот культурный пласт. Они видели, как репетировали, как играли выдающиеся артисты. В каждом новом городе мы ходили в музеи, на концерты. Много читали - мы их приучили. Мои дети эрудированные, с ними можно говорить, размышлять.
- У вас есть мечта?
- Да, конечно. Я мечтаю, чтобы был мир, чтобы быстрее закончилась война на Украине. Мне больно от этой войны. Чтобы два братских народа перестали воевать, вот о чем я мечтаю. Ненавидеть легко, гораздо легче, чем любить. Но надо любить, надо быть великодушным, милосердным, надо быть сострадательным. Не надо ненависти. Не надо войны.
В.Джаманкулова, специально для АКИpress.
